Опять на глаза ей навернулись слезы, она кусала губы, чтобы сдержать их. Нет, нечего больше плакать. Она пойдет на все, вплоть до разрыва, но не позволит себя унижать!

Шум со двора отвлек ее от горестных мыслей, она подошла к окну посмотреть, в чем дело. Неподалеку от входной двери стояли Джайлс и один из воинов, поодаль полукругом выстроился небольшой отряд конных ополченцев. Но кто это там, рядом с Джайлсом? Неужели викарий? Да, он. Размахивая руками, викарий что-то внушает Джайлсу, однако вид у него при этом отнюдь не уверенный, а скорее несчастный.

И тут из дома вышел Кейто в солдатской кожаной куртке, в коротком плаще, со шпагой у бедра, и, несмотря ни на что, знакомое восторженное чувство шевельнулось в душе у Фиби. Она увидела, с каким суровым, чтобы не сказать больше, лицом повернулся он к викарию, и не позавидовала тому. Не хотелось бы ей быть на его месте.

Она не могла слышать того, что говорил Кейто, зато наблюдала эффект от этих слов. Выражение лица викария попеременно менялось от оскорбленного достоинства и непонимания до неуверенности и страха. И все это на глазах у публики.

Если бы в довершение ко всему Фиби слышала то, что говорит Кейто, то поняла бы: тот защищает сейчас именно ее, свою жену, юную леди Гренвилл, и дает понять всем, и викарию в том числе, что не потерпит, чтобы в его владениях толковали закон как заблагорассудится и доходили до самосуда.

Но к чувству удовлетворения у Фиби примешивалась горечь: ведь весь этот кошмар затеяли и совершали те самые люди, кому она так старалась помочь, кто с такой радостью и почтением встречал ее. Она заново ощутила грубые прикосновения их рук, веревки словно бы вновь больно врезались ей в запястья.

Неужели пройдет время и она сумеет напрочь забыть все, что произошло, и снова будет по-доброму относиться к ним, исполнять их просьбы, верить их словам и пожеланиям?

Разговор с викарием кончился тем, что Кейто отдал какой-то приказ стражнику, и тот увел

поникшего священника. Джайлс вскочил на коня, то же сделал Кейто и, взмахнув рукой, подал знак конникам следовать за ним.

Фиби проводила отряд глазами и отошла от окна с ощущением своего поражения. Но отчего? Она поступила как считала нужным, как подсказывало сердце. Это он не захотел прислушаться к ее словам и предупредить несчастье. Ведь ничего бы этого не случилось.

Но Мег… Как она сейчас? Надо немедленно ее проведать!

Глава 15

— Мы больше не воюем против королевских советников, — провозгласил Кромвель. — То было в начале войны, пять лет назад, когда мы еще верили, что не будь король окружен этими себялюбивыми и злобными властолюбцами, он правил бы честно и справедливо. Теперь же мы видим, что это были только иллюзии, мираж.

Кромвель перевел дух, вновь отпил вино из кружки. Никто его не прерывал.

— Миражем стал и сам король, — продолжал он, со стуком опуская кружку на стол. — Ему никогда уже не стать справедливым правителем, ибо он всегда будет окружен неправедными советчиками. Никогда не откажется от мысли, что его власть — от Бога, а все, кто смеет отрицать это, предатели, которых ждет не дождется геенна огненная.

Кромвель оглядел мрачные лица соратников, сидевших за длинным столом. Дольше всего его взгляд задержался на одном из них.

— Гренвилл, вы наверняка будете по-прежнему настаивать, что конечной целью нашей войны является возвращение исправившегося короля на трон, который он уже успел опозорить? И что мы должны дать ему возможность и право вновь помыкать своими подданными, коим он никогда не сочувствовал и не сочувствует? Ведь так?

В тоне, каким он задавал эти вопросы, звучали раздражение и горечь.

Кейто поднял голову, слегка нахмурившись, посмотрел на генерала и неторопливо произнес:

— Да, пожалуй, я до сих пор питаю надежду, что короля можно склонить к добру. Пускай эта надежда неразумна, но я цепляюсь за нее, как за спасительный канат.

Присутствующие зашумели. В их голосах было и одобрение, и несогласие. Лицо Кромвеля побагровело.

— Если вы не с нами, — рявкнул он, — значит, против нас!

Кейто качнул головой, не соглашаясь с последним утверждением.

— Вы сами знаете, что это не так, Оливер, — сказал он. — И знаете, что не много выиграете, отталкивая друзей и превращая их во врагов. — Кейто резко встал. — Меня ждут мои ополченцы. Если мы станем проводить столько времени в спорах вместо того, чтобы воевать, эта проклятая война никогда не кончится и люди будут правы, считая, что мы не хотим ее конца. Уже и так ходят разговоры, что некоторые из нас воюют просто ради влияния, которое дает оружие.

Он схватил свой плащ и покинул огромную комнату, где заседали военачальники, оставив позади себя разнородный гул голосов.

В этот раз Кейто позволил себе говорить без обычной сдержанности и сделал это нарочно. Пускай Кромвель примет последние его намеки на свой счет, пускай. У Кейто уже не хватает терпения выслушивать грубые окрики главнокомандующего. Особенно сегодня, ибо, перед тем как прибыть в штаб, он поссорился с женой — пожалуй, так оно и есть, — с бедняжкой, которая столько вынесла, столько претерпела за свое пусть и не вполне разумное желание помочь этой чертовой целительнице. Какое у нее было лицо, когда он отчитывал ее! Обиженный ребенок… Раненый эльф… До сих пор он видит ее удивительные глаза, наполненные… нет, переполненные обидой, такие искренние в своем возмущении, в непонимании вины.

Только сейчас он начал отчетливо сознавать, чем могло кончиться утреннее происшествие — для Фиби, для его дочери, для их подруги. Тоже нашли себе подругу! Однако с этим ничего не поделаешь. Да и в глубине души он понимает их стремление помочь ближнему, попавшему в беду. Разве это не свидетельствует о благородстве натуры?

Он был с ней резок сегодня, куда более резок, чем с осточертевшим ему Кромвелем, заслуживающим еще не такого отпора за свои нудные и оскорбительные речи. А с викарием… Тоже не слишком приятно было дать распоряжение об изгнании его из прихода, но Кейто не мог поступить иначе: ведь тот, по сути, был прямым виновником вспышки народного гнева, которую иначе как бунтом не назовешь. Бунтом против его жены, а значит, и против него самого.

Но куда его заведет женщина, супруга, с таким независимым характером? — подумал он с горечью, уже подходя к конюшне, возле которой остановился его небольшой отряд во главе с Джайлсом. Ох, если бы она забеременела! Это, возможно, утешило бы ее порывы, и она перестала бы мотаться по фермам, предлагая свою бескорыстную помощь всем и каждому. Хорошо же ей отплатили за добро!

А еще его приемный сынок Брайан Морс, каждый день напоминающий своим присутствием, что ждет не дождется получить подтверждение в неспособности Фиби рожать и, таким образом, окончательно утвердить себя в качестве законного наследника. Но это мы еще посмотрим…

— Обратно, в Вудсток, милорд? — Вопрос Джайлса прервал его малоприятные размышления.

Кейто взглянул на небо. Скоро стемнеет. Ему хотелось действовать. Делать что-нибудь, чтобы изгнать из головы безрадостные мысли, дать работу мышцам.

— Немного повременим, Джайлс, покрутимся вокруг да около, разведаем обстановку. Может, заодно спугнем кого-либо из сторонников короля.

Джайлс одобрительно улыбнулся и, повернувшись к отряду, отдал команду готовиться к выступлению.

— Поедем по дороге на Оксфорд, милорд? — осведомился он.

— Да, только не слишком приближаясь к городу. В общем, домой, но обходным путем.

Джайлс был не прочь проникнуть и в самое логово роялистов, его душа жаждала подвигов, однако никого из противников они не встретили — ни на самой дороге, ни в близлежащих полях и перелесках.

— Та женщина, милорд, — сказал Джайлс, когда они были уже недалеко от Вудстока, — которую объявили колдуньей, она во-он там живет. — Он показал хлыстом направление. — Может, подъедем глянем, дом ей не подожгли, не дай Бог?

Кейто кивнул. Джайлсу тоже хотелось какого-то действия, а Кейто подумал, что интересно взглянуть на жилище, где Фиби проводит так много времени. И снова перед глазами возникло ее лицо: огромные глаза, наполненные слезами и болью, удивленно-страдальческий изгиб бровей. Почему он не смог сдержать гнева, пускай справедливого, в такой неподходящий момент — когда она чудом вышла целой и невредимой из тяжелейшего испытания? И надо сказать, Брайан оказался на высоте. Даже не верится, что он мог сознательно совершить доброе деяние…